Неаполь. В этом городе я родилась, и у нас не бывает сов. Я долго думаю, пытаясь угадать название города, где родилась девушка, но ничего не получается. Неловкая ситуация, я даже чувствую, как краснею. Но она этого не замечает, конечно, потому что в ущелье темно. Узкая дорожка ведет на другую сторону ущелья, и перед нами появляется село, со светящимися, местами, окнами, с мычанием коров и окриками людей. — Вот здесь, на холме, наша школа, чуть ниже — клуб, в стороне от клуба и сельского магазина — здание больницы. Наш дом, как раз, возле больницы. — Знаю, Абик, — говорит девушка. Я подозрительно смотрю на нее: «Откуда ей известно все это, и имя мое знает, и где наш дом, тоже знает». Но спросить об этом снова не рискую. А она опять, будто прочитав мои мысли, говорит: — Ведь я же была здесь, Абик. Правда, один раз, но была. И с этого дня прошло уже несколько лет. — Несколько лет? — переспрашиваю я. — Да, я тогда перешла в девятый класс. А ты был маленьким, очень маленьким мальчиком. — А где ты жила? — осторожно спрашиваю я, — у кого? — Конечно, у вас, — улыбаясь отвечает она. — ты что, издеваешься надо мной. Абик? Значит, идем к нам домой… Я чуть не схожу с ума от радости. Потом, она молча углубляется в какие-то свои мысли. Вообще, я заметил, с полуслова она умолкает и, задумавшись, смотрит в неопределенном направлении. Бывает же так? Чтобы девушке не было скучно со мной, я пробую отвлечь ее разговорами: — А весной наша речка Барак Джур разливается, становится бурной, и журчание её раздается в горах и ущельях. — Неужели? — задумчиво произносит девушка. — Да, и еще как! Временами, когда начинается таяние снегов в горах, она вырывает с корнями ветхие деревья и несет дальше. А в позапрошлом году в нижней части села река унесла буйвола. Почти все село — стар и млад, бежали вдоль реки, но что они могли сделать?.. — А теперь ничего не уносит? — Сейчас?.. — усмехаюсь я, — что должно уносить осенью, сейчас только желтые листья приносит из лесов, да день и ночь шумит в ущелье. Мы на минуту останавливаемся и молча прислушиваемся. Внизу, в темноте, действительно, тихонько, монотонно шумит наша любимая речка Барак Джур, виш-ш-ш-, виш-ш-ш… — Интересно, — произносит девушка с тем же задумчивым видом, но я ясно вижу, что ей не интересно ни то, что наша речка весной разливается, в себе приносит снесенные деревья, и ни то, что осенью она мелеет и спокойно журчит среди камней. И, действительно, что интересного есть в этом? Лля того и река, чтоб разливаться и бурлить. Я быстро меняю тему разговора. — Тебе ведь нравится наше село?

— Да, красивое село, окруженное полями, лесами, горами… Сказочно красиво. — Весной еще красивее, — радостно говорю я, потому что вижу, что она снова проявляет интерес к нашему селу, — Деревья цветут, в садах переливаются птицы, из леса доносится радостное вещание кукушки… Девушка, внезапно, оборачивается, показывая на поникшее одинокое персиковое дерево, растущее у главной дороги в село, под которым недавно стояла и говорит: — Это персиковое дерево также цветет? — Еще как! — оборачиваясь, отвечаю я. — в селе, как раз, первым расцветает это дерево. — И ты, конечно, обрываешь цветущие ветки, — говорит она. Честно говоря, в жизни я с этого дерева не оборвал ни одной ветки. Зачем мне? Но не знаю, почему. я говорю: — Да, обрываю. Очень красивые цветы на нем, красно-фиолетовые. Обрываю, в основном, те ветки, на которых больше цветов… Девушка смотрит на меня, не то разгневанно, не то с досадой: — И тебе не жалко? — Что? — меня чуть не раздирает смех. — Дерево, — глядя прямо на меня, с опозданием призносит девушка, — Абик, дай слово, что отныне ты с этого дерева никогда не оборвешь ни одну ветку! Ведь эти ветки тоже хотят жить, — добавляет она, долго глядя на персиковое дерево, виднеющееся вдали сквозь сумерки, — они также любят жизнь, любят весну. Когда ты обрываешь эти ветки, они теряют свою весну. Понимаешь. они умирают навечно, и больше никогда не смогут увидеть те цветы, которые появляются каждый год, когда наступает весна и деревья снова цветут… Впервые слышу, что персиковые деревья тоже хотят жить, и будто они тоже любят весну. Очень удивительно. Но тут я вспоминаю: случается, просто топором ударишь по стволу дерева, и сразу течет вода с места удара. Кто знает, может, деревья тоже плачут, а эта вода — и есть их слезы… Я обещаю, что никогда впредь я не трону ни одно дерево, в частности, одинокое персиковое. Хочу еще что-нибудь сказать в этом направлении, но уже поздно. Потому, что дошли до наших ворот, и наша собака Чалка, хлопая большими ушами, бросается к нашим ногам, от радости кидается из стороны в сторону, кувыркается на земле, издавая какие-то звуки. — Не забыл меня, — ликует девушка, наклоняется и обнимает Чалку. Чалка, наклонив голову, не моргая, смотрит на нее, хвостом метет землю, от радости снова кувыркается. Совсем одурел. Мы входим во двор, и я зову: — Маам… Тут открывается дверь на веранду, и на лестнице появляется мама, с собранными в узелок волосами на голове. — Ты где это, сынок? Однако, мать не успевает отчитать меня, на мгновение удивленно смотрит на девушку, которая со мной вошла во двор, и быстро спускается по лестнице. Я смотрю то на девушку, то на мать. — Аргина… — мама. протянув руки вперед, не сдерживая слез, обнимает девушку, — моя любимая, моя родная девочка, каким ветром тебя принесло в наши края? Удивительно… По щекам девушки, также, текут слезы. Невозможно понять этих женщин, вообще, они плачут даже тогда, когда, наоборот, нужно смеяться. — Абик, — тут же поворачиваясь в мою сторону, говорит мама, — быстро беги в контору, найди отца, скажи, пусть идет домой. Я срываюсь в сторону здания сельсовета, которое не так уж и далеко от нашего дома. — Скажи, пусть идет домой, — кричит вслед мне мама, — скажи, Аргина приехала из Баку. Значит, этот город — Баку… И как не смог догадаться. И еще сказал, что хорошо знаю географию. Какой позор…

2.

В нашем селе нет девушек по имени Аргина. Я впервые слышу такое имя, и оно мне безмерно нравится. Мне нравится не только ее имя, но и то, что она постоянно улыбается, и ее улыбка искренняя, приятная и немного с грустинкой… Я смотрю на противоположную. гору, склоны которой утопают в дремучих лесах. Поднимаясь из ущелья Матур, они доходят до самого неба. Смотрю долго, и,